Наталья Филипповна бережно провела тонкой ладонью по черепаховой шкатулке. Она любила перебирать хранившиеся в ней нити жемчуга и всегда чувствовала глубокое душевное успокоение от этого занятия. А душа Натальи Филипповны была очень неспокойна в этот вечер. Константин Алексеевич, которого благодаря его усам все домашние называли барон Мюнхгаузен, принес тягостное известие, что скоро прибудет Анна-Мария.

Наталья Филипповна вздрогнула, будто птица, и спешно закуталась в шаль. Она не любила приездов Анны-Марии, ей не нравилось это имя на иностранный манер. Это было претенциозно. Наталья Филипповна знала, чем заканчиваются эти визиты. Вспомнить хотя бы бабку Елизавету, графскую внучку.

Наталья Филипповна бродила, словно потерявшись, по коридорам, поднималась и спускалась по мраморным лестницам, чуть касаясь пальцами перилл, как того предписывал этикет, который она старалась соблюдать, даже когда перестала выезжать на балы и принимать у себя. Она дотрагивалась до потрескавшихся рам, в которые были заключены портреты каких-то генералов, адмиралов и разных благородных родственников Константина Алексеевича. Она подолгу стояла у двери детской, которую заперли более 20ти лет назад после очередного визита Анны-Марии, потому что там некому больше было жить. И Наталья Филиппова настрого запретила Феодосии заходить туда и стирать пыль с полочек и игрушек. Феодосия, несмотря на свое имя, имела восточные корни, и ее беспристрастный взгляд ничего не выразил, когда она услышала известие в этот вечер, только соболиная бровь чуть приподнялась. Но Феодосия в силу своей странной веры по-иному относилась к визитам Анны-Марии. Хотя возможно, это были не причуды веры, а просто некая твердолобость и ограниченность восприятия, в чем не раз подозревала свою служанку Наталья Филипповна.

Наталья Филипповна аккуратно и почтительно достала нити жемчуга и зачарованно рассматривала их в сиянии свечей. Сегодня они особенно хорошо пошли бы к ее белому платью с атласными вставками и вспененным на французский манер кружевом, но она не чувствовала не только нужды, но и права их надевать. Эти бесценные вещи принадлежали иной эпохе, которая уходила в беззвучие, растворялась во тьме времени, словно за ней опускали пышный бархатный занавес имперского театра. Туда уходили нарядно одетые дамы и кавалеры, чтобы превращаться в пыль, улетали розовощекие рождественские ангелочки с букетами хвойных веток, уезжали отделанные золотом кареты с сидениями цвета спелой вишни, чтобы стать пеплом. Туда же отправился и Александр, гарцуя на гнедом скакуне и бесконечно повторяя «О, Беллатриса, твое имя похоже на жемчуг...»

Туда увела его Анна-Мария, впервые появившаяся в их доме в тот год. В ее белокурые волосы было вплетено 4 бледных бутона. Ее наряд изумрудного оттенка, без единой строчки или одного стежка, был создан руками нездешнего мастера, и ее аромат кружил головы всем гостям. Кто-то представил ее хозяйке как Анну-Марию, и с тех пор Наталья Филипповна знала, что эта гостья с холодными глазами, похожая на прохладный ветерок, еще не раз появится в их доме.

Наталья Филипповна устало откинулась на спинку кресла, безвольно уронив руки на колени. Жемчуг змейками расползался по платью и падал на пол. Из прически выбилось несколько волосков и упало на лоб, но Наталья Филипповна не стала их поправлять. Она уже чувствовала, как Анна-Мария, как всегда юная и свежая, как греческая богиня, идет по коридорам ее дома, распостраняя свое неземное благоухание, и это ощущение принесло ей такое спокойствие, какое не мог дать и самый ценный в мире жемчуг.