Кира любила путешествовать. Ей нравилось открывать
невиданные берега и неведомые страны.
В прошлый раз она была в Турции (по крайней мере, ей
казалось, что это именно Турция), где неделю провела в компании бродяги, усы
которого здорово напоминали ей усы одного литературного детектива, но на этом
сходство и заканчивалось: турок был бос и беден. Они беззаботно колесили под
полуденным солнцем на телеге, и редкие серебристые облачка да кусты вдоль
бесконечных дорог были их спутниками. Бедняк делился с ней своей простецкой
философией, а Кира любовалась пустынными пейзажами и пыталась разглядеть море
за линией горизонта. Здесь было жарко и очень спокойно.
Иногда у Киры случались «белые
моменты». Тогда в голове раздавался голос, совсем не ее, очень резкий и четкий,
чужой, голос-набат, который ясно и безоговорочно давал понять, что всего этого
не было; не было ни спутника-бродяги, ни солнечной страны, ни костлявой
лошаденки, которая тащила их телегу. В такие моменты в голове Киры словно кто-то проводил ластиком, и она видела
внутренним зрением один белый лист. «Странно.» — думалось
ей. Если этот турок был ненастоящим, то мог ли быть ненастоящим и тот
расплывающийся одноглазый пришелец, с которым она летала в маленьком
серебристом космическом модуле? Кира не любила этот голос-набат, он был чужой и
давил на нее своим непререкаемым авторитетом. Впрочем, когда он уходил — Кира
тут же забывала его слова.
В этот раз Кира застряла в Румынии. Она с подружками
осталась в грязном туалете какого-то бара, лампочка на потолке раскачивалась,
оставляя на облезлых стенах диковатые тени, вода капала из кранов. Но Кире нравилось. Ей нравились ее подруги, ее новая белая
футболка и то, как она обтягивала Кирину грудь. Вскоре они вышли из бара на
чудный, обогретый солнцем холм, где Ника сказала, что уходит. Кира стала
убивать кошек (Кира вообще была жестокая девочка и сама себе в этом могла
спокойно признаться), и Нике это не нравилось. Кире не
нравились кошки, но она с удовольствием следила, как их пушистые тельца катятся
по склону вниз. Но Ника Кире нравилась: это была ее
единственная настоящая подруга. Хотя она не стала бы ее удерживать: Кира не
умела ничего и никого удерживать. Ника не решилась обнять девушку на прощание,
ведь Кира сбежала из Беркли и вполне могла спрятать за спиной нож, чтобы
воткнуть его на прощание в спину подруги. Нике рисковать не хотелось, и она ушла
просто так.
Потом Ника устроилась работать в команду спасателей и
однажды исчезла навсегда, отправившись на вызов на старый, заброшенный завод.
Майк стоял посреди замусоренной, но пестрой и веселой улицы,
с благоговением вглядываясь в пятиэтажный дом, аляповато
измазанный разноцветной краской и отремонтированный на скорую руку. Солнце
сияло, можно было даже сказать, что утренняя атмосфера наполнена какой-то
суетной радостью; прохожие в летних нелепых одеждах спешили по своим делам. Но
все это не волновало Майка: его вгляд был устремлен
на 5й этаж, где колыхались грязные, серые в красную полоску занавески. Даже
когда из окна 4го этажа выбросился какой-то несчастный толстяк
да так и остался лежать на асфальте — все это не трогало Майка. В конце концов,
за самоубийцей должна приехать скорая...
Там, на 5м этаже над занавесками были закреплена алюминиевая
вывеска — «Абаддон VV”. “VV” были изображены похожими
на язычки пламени.
Кто бы мог подумать, что штаб самой известной в мире
корпорации по производству компьютерых игр находится
в этом картонном доме да еще в таком бедном районе. Майк в компании пары друзей
решительно двинулся внутрь. Разумеется, лифта не было, и юноши поднимались
пешком по залитым солнцем ступеням, отшвыривая какую-то рухлядь, похожую на осколки
посуды и дешевые украшения. Воздух тяжелел, словно рядом воскуривались
благовония, слышались смех и голоса. На 5м этаже Майк увидел его — мальчишку
лет 13-14ти — главного программиста в «Абаддоне». Это благодаря ему цветастые фантазии превращались в объективную
цифровую реальность, куда Майк планировал отправиться насовсем, оставив позади
картонную банальность этого мира. С реальным миром Майка связывала
только пластмассовая подвеска — единственное напоминание о Нике. Впрочем, он
сам захотел убраться от девчонок подальше, они ему здорово надоели. И мысли о
Нике возникали только потому, что в подвеску странным образом впитался ее
аромат.
Экран компьютера мерцал — техническая нелепость в этой
квартире хиппи, заваленной огарками свечей, разноцветными лоскутами и одеялами,
где миллионы пылинок танцевали в солнечных лучах. Майкл остановился. Он понял,
что создатель игр готовится к переходу в свой цифровой рай. Разумеется, эта личина мальчика-подростка — всего лишь камуфляж. Сейчас, в
такой манящей близости электронной вселенной Майк увидел его настоящий лик:
создатель игр был злым, черным волшебником в причудливой средневековой шапочке.
Он перебросил одну ногу прямо в экран и зло уставился на
Майка. В этот момент у юноши случилось видение: он ясно понял, что в цифровом
мире попадет в ловушку — будет заперт в двумерных
пластинах и станет жертвой экспериментов военных, которых очень заинтересует,
как это они умудрились попасть в эти пластины и почему им теперь не выбраться.
Он видел, как исказится от ужаса и ярости лицо злого волшебника, размазанное по
двумерному пространству. И Майк испугался. Он испугался настолько, что когда в
комнату проник маг в темной мантии (а это был настоящий, не цифровой маг), то
только и мог молча наблюдать, как тот собирает злую, черную энергию создателя
игр в волшебную колбу. А энергия эта была так сильна, что пальцы мага
кровоточили, и Майк, сам того не ожидая, испытывал невероятный трепет в
присутствии этого самоотверженного волшебника.
Это был еще один удивительный солнечный, летний день.
Морские волны набегали на теплый песок, ветерок путался в листьях пальм.
Деревянные столики были заставлены едой и напитками; молодые люди, которых
здесь было очень много, радостно болтали и курили разноцветные самокрутки. Здесь были и Майк, и возможно даже Ника, а между
столами ходил нецифровой маг, затянутый даже в этот солнечный теплый день во
все черное. Киру пронзило удивительно радостное ощущение, ведь это было место,
где друзья могли спокойно держаться за руки, не стесняясь чужих, косых взглядов,
и от этого было так хорошо.
Они выкрикивали какие-то нелепые слова и снова смеялись. В
каком-то другом мире эти слова означали страх, унижение или сильнодействующие
препараты, но здесь это были просто бессмысленные смешные слова.
Голос-набат вернулся. Он сообщил Кире в своей традиционной менторской манере, что это лишь органические повреждения, и она никуда не убегала из Беркли, потому что это невозможно, в частности из-за того, что она вот уже столько времени привязана к койке. Кира только улыбнулась кончиками рта. Ей было все равно, что сказал голос-набат. Все друзья Киры были рядом с ней.