Кира любила путешествовать. Ей нравилось открывать невиданные берега и неведомые страны.

В прошлый раз она была в Турции (по крайней мере, ей казалось, что это именно Турция), где неделю провела в компании бродяги, усы которого здорово напоминали ей усы одного литературного детектива, но на этом сходство и заканчивалось: турок был бос и беден. Они беззаботно колесили под полуденным солнцем на телеге, и редкие серебристые облачка да кусты вдоль бесконечных дорог были их спутниками. Бедняк делился с ней своей простецкой философией, а Кира любовалась пустынными пейзажами и пыталась разглядеть море за линией горизонта. Здесь было жарко и очень спокойно.

 

Иногда у Киры случались «белые моменты». Тогда в голове раздавался голос, совсем не ее, очень резкий и четкий, чужой, голос-набат, который ясно и безоговорочно давал понять, что всего этого не было; не было ни спутника-бродяги, ни солнечной страны, ни костлявой лошаденки, которая тащила их телегу. В такие моменты в голове Киры словно кто-то проводил ластиком, и она видела внутренним зрением один белый лист. «Странно.» — думалось ей. Если этот турок был ненастоящим, то мог ли быть ненастоящим и тот расплывающийся одноглазый пришелец, с которым она летала в маленьком серебристом космическом модуле? Кира не любила этот голос-набат, он был чужой и давил на нее своим непререкаемым авторитетом. Впрочем, когда он уходил — Кира тут же забывала его слова.

 

В этот раз Кира застряла в Румынии. Она с подружками осталась в грязном туалете какого-то бара, лампочка на потолке раскачивалась, оставляя на облезлых стенах диковатые тени, вода капала из кранов. Но Кире нравилось. Ей нравились ее подруги, ее новая белая футболка и то, как она обтягивала Кирину грудь. Вскоре они вышли из бара на чудный, обогретый солнцем холм, где Ника сказала, что уходит. Кира стала убивать кошек (Кира вообще была жестокая девочка и сама себе в этом могла спокойно признаться), и Нике это не нравилось. Кире не нравились кошки, но она с удовольствием следила, как их пушистые тельца катятся по склону вниз. Но Ника Кире нравилась: это была ее единственная настоящая подруга. Хотя она не стала бы ее удерживать: Кира не умела ничего и никого удерживать. Ника не решилась обнять девушку на прощание, ведь Кира сбежала из Беркли и вполне могла спрятать за спиной нож, чтобы воткнуть его на прощание в спину подруги. Нике рисковать не хотелось, и она ушла просто так.

Потом Ника устроилась работать в команду спасателей и однажды исчезла навсегда, отправившись на вызов на старый, заброшенный завод.

 

Майк стоял посреди замусоренной, но пестрой и веселой улицы, с благоговением вглядываясь в пятиэтажный дом, аляповато измазанный разноцветной краской и отремонтированный на скорую руку. Солнце сияло, можно было даже сказать, что утренняя атмосфера наполнена какой-то суетной радостью; прохожие в летних нелепых одеждах спешили по своим делам. Но все это не волновало Майка: его вгляд был устремлен на 5й этаж, где колыхались грязные, серые в красную полоску занавески. Даже когда из окна 4го этажа выбросился какой-то несчастный толстяк да так и остался лежать на асфальте — все это не трогало Майка. В конце концов, за самоубийцей должна приехать скорая...

Там, на 5м этаже над занавесками были закреплена алюминиевая вывеска — «Абаддон VV”. “VV” были изображены похожими на язычки пламени.

Кто бы мог подумать, что штаб самой известной в мире корпорации по производству компьютерых игр находится в этом картонном доме да еще в таком бедном районе. Майк в компании пары друзей решительно двинулся внутрь. Разумеется, лифта не было, и юноши поднимались пешком по залитым солнцем ступеням, отшвыривая какую-то рухлядь, похожую на осколки посуды и дешевые украшения. Воздух тяжелел, словно рядом воскуривались благовония, слышались смех и голоса. На 5м этаже Майк увидел его — мальчишку лет 13-14ти — главного программиста в «Абаддоне». Это благодаря ему цветастые фантазии превращались в объективную цифровую реальность, куда Майк планировал отправиться насовсем, оставив позади картонную банальность этого мира. С реальным миром Майка связывала только пластмассовая подвеска — единственное напоминание о Нике. Впрочем, он сам захотел убраться от девчонок подальше, они ему здорово надоели. И мысли о Нике возникали только потому, что в подвеску странным образом впитался ее аромат.

 

Экран компьютера мерцал — техническая нелепость в этой квартире хиппи, заваленной огарками свечей, разноцветными лоскутами и одеялами, где миллионы пылинок танцевали в солнечных лучах. Майкл остановился. Он понял, что создатель игр готовится к переходу в свой цифровой рай. Разумеется, эта личина мальчика-подростка — всего лишь камуфляж. Сейчас, в такой манящей близости электронной вселенной Майк увидел его настоящий лик: создатель игр был злым, черным волшебником в причудливой средневековой шапочке. Он перебросил одну ногу прямо в экран и зло уставился на Майка. В этот момент у юноши случилось видение: он ясно понял, что в цифровом мире попадет в ловушку — будет заперт в двумерных пластинах и станет жертвой экспериментов военных, которых очень заинтересует, как это они умудрились попасть в эти пластины и почему им теперь не выбраться. Он видел, как исказится от ужаса и ярости лицо злого волшебника, размазанное по двумерному пространству. И Майк испугался. Он испугался настолько, что когда в комнату проник маг в темной мантии (а это был настоящий, не цифровой маг), то только и мог молча наблюдать, как тот собирает злую, черную энергию создателя игр в волшебную колбу. А энергия эта была так сильна, что пальцы мага кровоточили, и Майк, сам того не ожидая, испытывал невероятный трепет в присутствии этого самоотверженного волшебника.

 

Это был еще один удивительный солнечный, летний день. Морские волны набегали на теплый песок, ветерок путался в листьях пальм. Деревянные столики были заставлены едой и напитками; молодые люди, которых здесь было очень много, радостно болтали и курили разноцветные самокрутки. Здесь были и Майк, и возможно даже Ника, а между столами ходил нецифровой маг, затянутый даже в этот солнечный теплый день во все черное. Киру пронзило удивительно радостное ощущение, ведь это было место, где друзья могли спокойно держаться за руки, не стесняясь чужих, косых взглядов, и от этого было так хорошо.

Они выкрикивали какие-то нелепые слова и снова смеялись. В каком-то другом мире эти слова означали страх, унижение или сильнодействующие препараты, но здесь это были просто бессмысленные смешные слова.

 

Голос-набат вернулся. Он сообщил Кире в своей традиционной менторской манере, что это лишь органические повреждения, и она никуда не убегала из Беркли, потому что это невозможно, в частности из-за того, что она вот уже столько времени привязана к койке. Кира только улыбнулась кончиками рта. Ей было все равно, что сказал голос-набат. Все друзья Киры были рядом с ней.